— Кто у нас Рокси?
— Роксана, моя соседка по комнате. Она за меня взялась всерьез, так что за две недели пришлось учиться всему сразу.
— Сдается мне, ты действительно лучшая ученица. Или твоя Рокси постаралась. Познакомишь?
— Нет!
Она это выпалила машинально, горячо и страстно, после чего залилась краской и опустила голову низко-низко, чтобы на лицо упали волосы. Дик развернул ее к себе, отвел волосы, заглянул в глаза…
Конни едва сдерживала слезы. Ей было стыдно, больно, обидно до слез, она ревновала к ни в чем не повинной Рокси, злилась на болтуна Дика — ну а пуще всего на себя саму. Что с ней творится!
Не знает она, что с ней творится, но только сама мысль о том, что Дик может быть еще с кем-то, кроме нее, невыносима, от нее хочется плакать, словно у Констанции отбирают самое ценное и самое дорогое в жизни…
Он вдруг очень осторожно привлек ее к себе, обнял за плечи, положил ее голову себе на грудь, погладил пушистые завитки волос. Только небо знает, чего ему это стоило, но Дик Джордан не поцеловал Конни Шелтон. Даже братски. Он просто начал негромко и размеренно рассказывать ей свою жизнь…
… Я когда первый раз на самолете в небо поднялся, сразу понял: мое! Всю жизнь меня носило, как перекати-поле, Конни. Нигде больше полугода я не задерживался. Только в армии, ну это отдельный разговор. А после армии… Знаешь, как здорово? Все вещи помещаются в одном рюкзаке, ключей от дома нет, потому что и дома никакого нет, и ты выходишь на дорогу рано утром, когда еще все дрыхнут, и тогда кажется, будто весь мир только тебе принадлежит…
… Я никогда никакой работы не боялся. В том смысле, чтоб не справиться. Если один человек может, значит, и другой тоже может, надо просто понять, что делать и в какой последовательности. Я в Бразилии дома строил, сначала с местными вместе, а потом они обнаглели, работу забросили, а деньги нам уже заплатили. Пришел я, смотрю — вот фундамент, вот доски, вот бревна, а вот я один, такой худой и рыжий. Чего делать? И тут подумал: у меня есть бензопила, есть домкраты всякие, инструмент немецкий, а как же раньше, лет триста — четыреста назад мужики справлялись? Ведь ставили же они дома в одиночку! Что Бразилия! В Австралии первые поселенцы в одиночку раскорчевывали леса, строили дома, потом города… Там я шоферил, недолго, правда…
… Акул ловить легко, вытаскивать трудно. Кидаешь кусок мяса с кровью или рыбу свежую, ждешь пять минут — и готово, тут они. Эта, которая меня хватанула, была очень сильная. Она меня за леску выдернула из лодки и уволокла метров на двадцать. Так бывает в жизни — только что я на нее охотился, а вот уже и она на меня.
… Боли не было. Шок хорошее дело. Первым делом в меня влили полбутылки текилы, а потом начали штопать. Больно стало дня через два, когда я протрезвел. Ребра-то она мне тоже переломала…
… А про скалы я тебе соврал, Конни. Не садился я на них. У меня тогда еще лицензии не было. Это нас в Форте Брагг так тренировали. Разбудили ночью, погрузили в самолет и выкинули на какой-то остров. Троих мы не досчитались в ту ночь.
… Война? Что война… Неохота мне про нее вспоминать, сестренка. Дерьмовая это вещь, даже если с утра до вечера тебе талдычат, что без нее не обойтись. Война — это всего лишь кровь и грязь. И смерть. И немного удачи. Знаешь, кто такие солдаты удачи? Это живые солдаты. Те, кто вернулся с войны.
… Ничего, Конни, будет у меня другой самолет. Деньги заработаю, не проблема. Я почти все умею делать, в смысле, руками. Вот насчет образования — тут неувязочка, не до него мне было. Ничего, нагоню. Представляешь, сидишь ты в своем Торонто, читаешь лекцию, а студентики тебе: «Что это там жужжит, профессор?», а ты им: «Это мой знакомый, Ричард Джордан, не обращайте внимания, господа студенты». И тут я, на белом самолете, шикарно сажусь прямо на газон и кричу: «Салют, сестренка, экипаж нашего лайнера приветствует тебя!» И везу тебя на Багамы. И на Канары заодно…
Спишь? Ну спи… красавица моя. Не бойся ничего. Я никому не позволю тебя обидеть или напугать.
Они проснулись от жуткого грохота и воя ветра. Вокруг была вода, огонь погас, вернее, его просто смыло водой.
Шторм, обрушившийся на маленький островок, погулял на славу. Поток воды подмыл стены пещерки, и часть убежища Дика и Конни просто рухнула вниз. К счастью, не придавив и не захватив их с собой. Теперь они сжались под единственной уцелевшей стеной, открытые ливню и ветру, мокрые до нитки и дрожащие от холода.
Конни даже в самом страшном кошмаре не представляла себе, что природа может быть такой грозной. Девушка прижималась к Дику, забыв обо всем на свете, цеплялась за него скрюченными пальцами, зажмурившись и плача от страха. Впрочем, слез ее было не видно. Вокруг бушевала мокрая и ревущая тьма, ломались невидимые деревья, то и дело сверкали ярко-синие ветвистые молнии.
Конни знала только одно: пока Дик ее держит, она жива. Не будет Дика — не будет и ее. Только эта мысль не давала сойти с ума от ужаса.
Дик понимал, что все его попытки прикрыть девушку своим телом смешны и бесполезны, но все равно обнимал ее, прятал ее лицо у себя на груди и даже ругался только про себя, чтобы она не услышала.
Это светопреставление продолжалось целую вечность, а закончилось эффектным и страшным аккордом. Здоровенное дерево, дольше всех своих собратьев сопротивлявшееся ветру, не выдержало и рухнуло совсем рядом с Диком и Конни, сметая их своими ветвями вниз. Дик успел только изо всех сил стиснуть Констанцию в объятиях — и они покатились вниз по склону, а вокруг летели ветки и камни, хлестали потоки воды, гремел гром…